Курдская литература, пожалуй, наименее изученная среди литератур Ближнего Востока. До середины прошлого столетия курдов вообще считали народом бесписьменным, не создавшим собственной национальной культуры. Между тем памятники курдской литературы имеют тысячелетнюю давность. По-видимому, в начале XI в. жил и творил курдский поэт Али Харири. Среди его преемников наиболее известными и популярными были народный певец Факи Тейран (XIV в.), поэты-лирики Мелае Джизри и Мела Бате (XV в.) и, наконец, Ахмед Хани (XVII в.) — автор знаменитой поэмы «Мам и Зин»,отрывок из которой в переводе на русский я Вам предлагаю прочесть.



Ахмед Хани

Нет, не виновный в подражанье рабском..

Перевод: Нины Габриэлян

Бейты 237-254, 285-305, 326-344.


Нет, не виновный в подражанье рабском,
Не на персидском и не на арабском
Свою поэму написал Хани,
Над ней трудился ночи он и дни.
Со дна бокала выпил он осадок
Родного языка, чей вкус так сладок.
Он выпил гущу, а не верхний слой.
Сколь сладостен устам язык родной!
Владеют книгой многие народы,
Ей поверяют радость и невзгоды.
И только курды лишь обделены
И Божьей милостью обойдены.
Создал я эту книгу, чтоб не смели
Твердить, что курды страстью не горели,
Не ведали любви высоких слов,
Что суета - основа их основ,
Что им невежество сковало губы,
Что их обычаи глупы и грубы.
Нет, не погряз в невежестве народ!
Он лишь ни в ком опоры не найдет.
Не хуже мы других народов мира.
О нет! Но мы беспомощны и сиры.
О, если бы защитник был у нас,
Он от вражды б народ несчастный спас.
Вновь расцвели б искусства и науки,
И сами к струнам потянулись руки.
В стихах бы ожил Мелае Джизри,
Воскрес из мертвых славный Харири.
Факи Тейран витал бы в них незримо
Бесплотней духа, невесомей дыма.
Но о любви поющий - одинок,
Коль каждый стал влюбленным в кошелек.
В погоне за дирхемом и динаром
Любой поссорится и с другом старым.
Торгуется, бурлит, хрипит базар -
Нет покупателя на мой товар.
О кравчий, поскорей наполни чашу,
На самом дне бессмертье скрыто наше.
Как дух небесный нежен аромат,
Ласкает лица и туманит взгляд.
Налей, чтоб разлилась истома в теле
И чтоб сердца незрячие прозрели.
Налей, чтоб взоры наши услаждал
Горящий яхонт, раскаленный лал.
О кравчий, чашу дивную наполни
Вином, сверкающим, как стрелы молний.
Обрадуй сердце и печаль развей.
Наполни чашу, кравчий, поскорей!
Наполни чашу жемчугами пота.
Оставят нас печали и заботы.
Подай нам чашу алого вина,
Подобна сердцу алому она.
Пусть нас захлестывают счастья волны,
Сердца пусть будут, словно чаша, полны.
Ничья душа отвергнуть не смогла б
Вина, что сладостнее, чем гулаб
Оно волнует кровь и силы множит.
От изобилья этого, быть может,
И мне достанется один глоток,
И в кровь мою вольется терпкий сок.
Очей моих и губ моих отрада,
Живительная влага винограда,
Больную душу страстью поразит
И в сердце наслажденье породит.
В груди, расширенной от влаги винной,
Возникнет голос чистый, соловьиный,
И птица сердца оживет опять,
И будет петь, смеяться и рыдать.
Взлетая к небу, падая на землю.
И все умолкнут, этой песне внемля.
И сотни роз увянут от любви,
Зальются звонким смехом соловьи.
Когда же ветер утренней порою
Прольет на мир дыханье голубое,
И бледный зарумянится восток,
Расправят розы каждый лепесток,
Влюбленных соловьев пронзят шипами.
Я вам поведаю о Зин и Маме.
***
Я песней оживлю влюбленных вновь,
Я воспою разлуку и любовь,
Поведаю о радости и горе,
И будет плакать ветер, песне вторя.
О Боже, осени мои уста,
Чтоб музыка моя была чиста!
И будут звуки, словно слезы, литься.
У стариков светлее станут лица.
В очах у юношей сверкнет гроза,
Красавиц затуманятся глаза.
И все придут мое услышать слово:
И тот, кого томят любви оковы,
И даже тот, кто, страстью обделен,
И даже тот, чей безмятежен сон.
Ревнивец бедный и жених счастливый
Душою внемлют тихому мотиву.
И в каждом сердце задрожит струна.
Прекрасна ль эта книга иль дурна -
Но я над нею потрудился много.
Я в ней любовь воспел, восславил Бога.
Я сад возделал, пОтом оросил.
Пусть этот сад не сочен - мне он мил.
Пусть он незрел, невзрачен и несладок,
Но воздержись, ценитель, от нападок.
Не отвергай его легко, шутя -
Он нежен и невинен, как дитя.
Хоть не блистает кожей золотою,
Но он взлелеян курдскою землею.
Ребенок этот некрасив? Ну что ж!
Он первенец, и этим он хорош.
Он нужен мне, как голому - одежда,
Он дорог мне, как нищему - надежда.
Хоть я построил неказистый дом,
Он мной воздвигнут, а не взят внаем:
Ни замысла, ни слога, ни сюжета
Не выкрал у другого я поэта.
Во мне огонь родной земли пылал,
По-курдски я поэму написал.


Как мельница, вращает нас судьба,
Подвластны ей и царь, и голытьба.
Судьба бросает нас из бездны в бездну,
Мы - лишь зерно для мельницы небесной.
Не минет никого круговорот,
Любой из нас под жернов упадет.
Неумолимо он дробит на части
И рук тепло, и первый трепет счастья,
И все свершения, и все дела,
Дабы рождались новые тела -
Исчадья лжи, достойные геенны,
А человек, с его душою пленной,
Готов терпеть мучения - увы,
И живы мы не боле, чем мертвы.
Лишь те из человеческого рода,
Кто безупречен, как сама природа,
Достойны будут участи иной:
Их срежет жнец - Господь наш всеблагой,
И вновь посеет золотые зерна.
На их распаде злак взойдет отборный.
Когда же он созреет наконец,
На поле вновь придет суровый жнец
И засвистит над злаком серп холодный,
Чтобы насытить рот судьбы голодной.
И чтоб помола мелкого добиться,
Зерно шершавым языком дробится.
И мУка эта тянется, пока
Зерно не станет мелким как мука.